Золотая погибель
От нашей деревни до каменных гор в один день на телеге не доедешь, за два дня пешком не дойдешь. Мужики у нас исстари хлеборобы, и редкий из них туда дорогу–то знал. Иной раз приезжали с горных мест смолокуры, привозили смолу и разные поделушки: рогожи лыковые, кадушки для солений. Ну, от этих смолокуров мужики и узнавали, где что делается. Один расскажет про железные заводы, другой камушек какой–нибудь для поглядения привезет: то белый, как сахар, то зеленый, то красный, на каплю крови похожий. Смотрите, дескать, какие богатства в горах лежат. А один вот так же приехал и сказывает, будто где–то возле Ильмен охотники золотые самородки находят. Места, говорит, там еще нехоженые, топкие, и золотишко фартит часто.
Послушают мужики про такой "фарт", головой покачают, да и забудут. Один лишь Микеша соблазнился. Да и то не от жадности. Парень он был молодой, земельного надела не имел, ходил по богатым дворам, батрачил. И сестренка его, девчушка маленькая, тоже в батрачках жила.
Старики отговаривали: куда, дескать, ты собираешься, зачем? Сторона там тебе незнакомая, да и не знаешь, как золотишко копать. А ведь не умеючи даже бурундучка в лесу не сыщешь, не то что самородное золото.
Но Микеша сказал:
– Мне одинаково ни здесь, ни там не будет сладко, зато, может, что–нибудь да найду. Тогда хоть сестру из батрачек вызволю да замуж выдам.
В ту пору возле Ильмен никаких поселений не было. Всюду стояли леса темные, в междугорьях – озера глубокие. Целое лето Микеша по этим местам блуждал да копушки делал. Выбьет яму в горе, а толку ни на грош. Оно, золотишко–то, может, где–то рядом лежит, но пойди–ко его возьми! Старики правду сказыва ли: всякое дело надо умеючи делать!
Обносился парнишка, да и хлеба в котомке давно не стало. А ведь пропитание в горах не скоро достанешь. Приходилось ремень потуже затягивать. Иной раз луковку саранки выкопает, дикого чесноку пожует, гриб посолит, холодной водой запьет – тем и сыт. Ночевать тоже приходилось не на печи, а где ночь застанет.
Хоть и не под силу была такая жизнь, а все–таки Микеша от задуманного не отступался.
Под осень брусника на полянах под соснами красным соком налилась. Росы холодные начали падать. А Микеша все ходит, копушки делает, голыми руками породу перебирает, но Даже следа золотишка найти не может.
Один раз остановился он ночевать. Кругом горы высокие, озеро большое рядом лежит, и на том озере острова. Один остров в озере, как шапка мохнатая: высокий, островерхий и весь лесом зарос. Другой, слева, тоже лесной, но поменьше. А неподалеку от берега, в самой глуби, третий остров – каменная скала. Вершина его в небо уперлась, и ветер там облака гоняет, будто седую бороду треплет. Наверно, про нее и сказано:
Птица–ястреб на ту гору не залетывала, Быстрый конь не топтал ее копытом кованым, Сырыми туманами сверху донизу она вымыта, Холодными ветрами высушена...
Не успел Микеша костер зажечь, как услышал, словно с вершины скалы стон раздался. Посмотрел туда, а там, и верно, человек виднеется. Звать не зовет, только стонет: видно, трудно ему на уступе держаться.
Не стал Микеша долго раздумывать, что да почему. Скинул с себя одежонку, переплыл горловину озера и вскарабкался на вершину скалы. Нашел человека, подал ему руку, чтобы помочь, и отступил. Человек–то стоял по самую грудь погруженный, серым камнем скованный. Дряхлый, совсем старик. Борода у него отросла длинная, плечи и грудь закрыла, с мохом перепуталась.
Начал Микеша спрашивать, как он сюда попал, из каких мест пришел. Старик сначала молчал, только рукой махал: уходи–де отсюда, и без тебя тошно. Но мало–помалу подобрел, перестал стонать, попросил водички напиться.
Еще прежде Микеша от смолокуров слыхал, будто жил когда–то в горах башкирин, по прозвищу Кадыр. И был у этого Кадыра большой талан золото находить. Ударит кайлом, лопаткой копнет – самородное золото тут и есть. Только пропал его талан и ни ему, ни людям пользы не принес.
В молодости, пока золото в руки не попало, был Кадыр приветливый, нескупой. Для друга мог последнюю рубаху с себя снять. А как начал самородки находить, словно подменили его. От отца с матерью ушел, от невесты отказался, мимо старых дружков пройдет – не оглянется, голодной собаке сухой корки хлеба не бросит. Золото домой не приносил, в лесах его прятал, а потом и совсем из деревни в лес ушел.
Выходит, это Кадыр и есть!
– Утолил старик жажду водой и сам о своей беде рассказал.
Подошло время, когда начали у него руки слабеть, сила молодая пропала, тяжело стало накопленное золото от чужого глаза беречь. Пока собирал да копил самородки, ни дня, ни ночи спокойно не провел. Ну, и надумал он их спрятать, чтобы ни одна живая душа найти не могла.
Выбрал гору повыше. Отсюда, с вершины–то, весь Урал как на ладони видно: и на восход солнца, и на закат, и в ту сторону, откуда Сиверко дует, и в сторону теплых краев, куда осенью косяки журавлей улетают. Леса глазом не окинешь, никакими верстами не измеряешь. И не всякий к этой скале подойдет. Озеро–то часто высокими волнами плещет.
Выбил он для клада на уступе скалы глубокий колодец. Только один крохотный самородочек оставил при себе, чтобы время от времени любоваться им, тешиться.
Управился с делом, собрался уходить, да вдруг увидел, что место оказалось приметное: не заровнялся бугорок над колодцем. Встал на бугорок, начал ногами утаптывать, да и провалился в колодец–то по самую грудь. Самородочек, который он близко к сердцу припрятал, потянул его к кладу. Сколько ни бился Кадыр, не мог из колодца выбраться: не пускает золото!
К тому времени, как Микеша его нашел, многие годы Кадыр на скале стоял и с каждым годом все глубже и глубже в колодец опускался. Ветром его со всех сторон обдувало, солнышком пекло, морозом морозило.
Эх ты, судьба Кадыра, Судьбинушка! Как полынь–трава Горькая.
Послушал Микеша и говорит:
– Ладно, Кадыр, сейчас я тебя из неволи освобожу. Вот сбегаю за кайлом и лопатой, порушу вокруг камни, тебя выну. Только дай–ко сюда самородочек, что на груди у тебя спрятан. Попрощаться тебе надо с ним, вон выбросить, иначе клад золотой не отпустит.
А старик головой замотал, бородой затряс:
– Не надо! Не трогай мое золото! Уходи!
Микеша, однако, его не послушал. Все–таки спустился вниз, принес кайло и давай камень рушить. Отколет каменную глыбу, столкнет ее в озеро, за другую принимается. Так–то до поздней ночи трудился и только тогда заметил, что труды тратит напрасно. Кадыр еще глубже увяз, наверху только макушка головы видна, а скала закачалась и тонуть в озере начала. Вот уже и волны озерные под ногами у Микеши плещут. Вот уж и вода вершины скалы коснулась. Того и гляди, сам вместе с Кадыром погибнет.
Прыгнул Микеша в озеро, поплыл к берегу, а когда оглянулся, никакой скалы не было, вся она под водой скрылась.
Погоревал парень. Жалко было Кадыра. Хоть и чужой он, а все–таки жаль. И не потому, что золото его с собой в землю утянуло, а потому, что счастье он на золотую погибель променял.
Всю ночь не спал Микеша, у костра сидел, думал. Был бы у него такой талан, как у Кадыра, самородки в земле искать, уж он–то не стал бы их прятать. Выручил бы сначала сестру, а потом всех бедных ребятишек в деревне от батрацкой доли избавил. Небось за добро золото человека не тяготит! С тем и пошел он дальше, в горы.